ГЕННАДИЙ ШАЛЮГИН Ялта
ЧУДО АРСЕНИЯ ТАРКОВСКОГО
Чувство радостного предвкушения:
купил сборник стихов Арсения Тарковского. Тарковский для меня тайна,
загадка - и биографически, и творчески. И – о чудо! – вижу, что
Тарковский обладает отменным, тонким, мягким юмором, прекрасно моделирует
комические ситуации, тонко пародирует ироническую пушкинскую манеру (и «Евгения
Онегина», и «Домик в Коломне»). С наслаждением читаю «поселковую повесть»
в стихах «Чудо со щеглом». Здесь даже не любовный треугольник, а настоящая
любовная трапеция, эдакие деревенские Плеяды с влюбчивой хозяйкой
дачного домика в центре. Вот ее портрет:
В передней жил облезлый пес,
Пушком звала его хозяйка.
Она была как балалайка,
Вся – вниз. Верху торчал пучок
Величиною с пятачок.
……………
Она
Была смертельно влюблена
В соседа моего – из класса
Вокального – красавца баса.
Как здорово
повествовательное, прозаическое передается стихом!
Вот картина летней деревенской
жары – с ироническим парафразом Пушкина:
Стояла дикая жара.
Хрустела глина в переулке.
Свернулась жухлая листва,
В канавах вымерла трава,
А в небо так забили втулки,
Что нам из влажных недр его
Не доставалось ничего.
Пушкин об Онегине:
«…ничего // Не вышло из пера его».
А вот, наконец, начались
дожди:
Гром, как державинская ода,
По крыше ямбом грохотал
………………………..
Дождь перестал. Переходили
Потоки вброд и воду пили
В кустах смородинных жуки…
Это же чудо, а не жуки!
Слоны! Эпос! «Медный всадник»!
Повесть кончается тем, что
обуреваемой чувствами хозяйке покупают … щегла, и он заполняет ее
истомленную душу танцами, щелканьем и пеньем.
Образность Тарковского
отсвечивает великолепной, тонкой, отточенной, но беззлобной
иронией. О бабочках сказано: «Вьются хороводы милых дур».
А вот глубокое и библейское,
навеянное пушкинской строкой из «Стихов, сочиненных ночью во время
бессонницы» - о том, ради чего стоит жить на свете:
Ради сказанных в тетради
Слов идущему за мной?
«Идущий позади меня - на самом деле идет
впереди меня». Это ведь из проповеди Иоанна Крестителя, предвещавшего
появление Мессии… Так и Тарковский вещает о грядущем гении поэзии,
которому мы, все нынешние, и в подметки не годимся:
Я не стою ни полслова
Из его черновика…
Читать Тарковского - это
чудо. Припоминаю, что у трубадуров и поэтов «нового сладостного
стиля» было два течения в поэтике – ясное и темное. Вторые стремились затемнить
и смысл, и стиль, чтобы поэзия была достоянием только избранных. В
Х1Х веке это называлось – «Fur Venige». У Тарковского - избранность
острой мысли и ясного слова, восходящих к Пушкину.
Само слово «чудо» – из
поэтического лексикона Арсения Тарковского. Стихотворение 1946 года ( я как
раз только родился):
Бессмысленная жажда чуда.
……………………….
На белом свете чуда нет,
Есть только ожиданье чуда.
На том и держится поэт.
В 1967 году писал:
И я ниоткуда // Пришел
расколоть
Единое чудо // На душу и
плоть.
В 1974 году:
Жизнь – чудо из чудес, и на
колени чуду
Один, как сирота, я сам себя
кладу.
Кстати, «сирота», «нищий» -
постоянные самоопределения автора… «Драгоценная звезда нищеты…» (1968).
Осознание обделенности и убогости существования, библейская печаль
нищего духом человека… Потому совсем не странна горестная ламентация о том, что
благословенная струя жизни вот так обрывается в никуда…
А сколько мне в чаше // Обид и
труда…
И после сладчайшей // Из чаш –
никуда?
В стихах, посвященных философу и
поэту Григорию Сковороде (1976), вопрошающая, горестная мысль
обретает завершение. Задача поэта – «поймать» красоту мира, запечатлеть
ее, чтобы потом
Благословив земное чудо,
Вернуться на родной
погост.
Как это похоже на Бориса
Чичибабина с его тихой апологией «Матери-смерти»… Кстати, первый
поэтический сборник Тарковского вышел, когда ему стукнуло 55 лет.
В конце жизни
Тарковский опубликовал стихотворение, написанное в далеком
1942 году. Здесь есть нечто, что не поддается разумному объяснению:
Если б ты написала сегодня
письмо,
До меня бы оно долетело само,
Пусть без марок, с помарками,
пусть в штемпелях,
Без приписок и запаха роз на
полях,
Пусть без адреса, пусть без
признаний твоих,
Мимо всех почтальонов и почт
полевых,
Пусть в землянку, сквозь землю,
сюда,
До меня бы само долетело оно.
Напиши мне хоть строчку одну,
хоть одну
Птичью строчку из гласных сюда,
на войну.
Что письмо! Хорошо, пусть не
будет письма,
Ты меня и без писем сводила с
ума,
Стань на Запад лицом, через горы
твои,
Через сини моря иоа аои.
Хоть мгновенье одно без
пространств и времен,
Только крылья мелькнут сквозь
запутанный сон,
И, взлетая, дыханье на миг затаи
–
Через горы-моря иоа аои!
Харьковский поэт Станислав
Минаков, зачарованный фантастической звукописью
стихотворения, писал: «Это невозможно придумать, до этого невозможно
дописаться, доработаться, доскрипеть… Это может быть только ниспослано - не
выпрошено, не отнято, не украдено… Молитва? Заклинание?...».
иоа аои
Первое, что приходит на ум
- нет ли аналогий? В языке, в поэзии? В
семитических языках, к примеру, слова на письме
обозначались только согласными звуками. Гласные добавлялись при
чтении. Тут, правда, наоборот. Настоящая эолова арфа, песнь ветра… Не
зашифрованы ли слова, понятные только двоим? Еще вспоминается, что
Лермонтов был в экстазе от некоторых звукосочетаний:
«Я без ума от тройственных созвучий // И влажных рифм, особенно
на «ю».
Может, тарковский
вариант тройственных созвучий? Может быть… Но есть в этом
какая-то тайна, подернутая щемящей тоской, растворенной в
синей дымке у горизонта.
иоа аои
Однажды я написал
фантастический рассказ про то, как пилот на самолете
догонял звуковую волну – призыв любимой
женщины вернуться живым и здоровым… Летчик летел за ней
вдогон и слышал ее как бы сзади: й-о-о-м
й-ы-л-и-и-м…
Ах. как странна, как
непостижима наша жизнь!
Вениамин Каверин: «Читая
Тарковского, с радостью убеждаешься, что русская поэзия – чудо».
|