СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА

(реквием по надежде)

Осенние листья летят вместо писем в Макондо.

Сто лет одиночества. В двери лишь ветер стучится.

Наивная память о прошлом твердит сумасбродно,

Но ты понимаешь: уже ничего не случится.

Уже ничего, ничего, ничего не поможет:

Ни в книге закладка на самой любимой странице,

Ни капли дождя, что ознобом ударят по коже,

Ни чьи-то шаги по скрипящей от мук половице.

И будет свеча догорать в одиночестве тусклом,

Ты в зеркало бросишь усталое тихое «prosit!»,

Свернётся калачиком, выгорит прошлое углем,

А та, что любила, стихи свои [в небо] забросит.

***

Маститый автор пишет ерунду,

он к полу пригвоздил свою звезду,

ему писать положено от Бога,

но он, известный враль и лежебока,

лишь морщится - и гневаться изволит

на каждого, и каждого уволит,

кто скажет тихо: «ты уже не тот».

Ему милее нынче антрекот,

графинчик водки и сознанье славы,

его слова язвительно-шершавы,

а возбуждает только звон монет…

Его, по сути, просто больше нет.

СУМБУРНОЕ ПИСЬМО МАСТЕРУ

Дорогой Мастер, я пишу Вам из раннего утра.

Это письмо можно сжечь, а можно смаковать чайной ложечкой –

словно брусничное варенье, пробуя на язык его горечь –

или сладость? Я ещё не решила, каков будет вкус письма,

потому что утро совсем раннее, незагорелое,

я ещё слегка сплю и не пытаюсь казаться умной,

а рыжеволосое отражение в зеркале кажется незнакомкой.

Я тихонько подхожу к зеркалу, говорю ей: «Привет!»,

и она улыбается - солнечно-солнечно

(кажется, я когда-то умела так же?)

Мастер, вы не знаете, что сталось

с той беззаботно-счастливой кареглазой незнакомкой,

кормившей с руки синих птиц и любившей шальное небо, рифмы,

но больше всего – тихие ночные разговоры с Воландом?

Каждый вопрос – это взгляд за плечо, в прошлое,

Которого Больше Нет. Глупо разыскивать двери, ловить дыханье,

воровать вдохновение или ремонтировать строчки.

И если в амальгаме Вашего зеркала, Мастер, отразится крохотный свет,

просто отвернитесь, потому что это не я, это другая –

и её давно уже нет. Только память про рыжие прядки, и стук каблучков,

и ворвавшийся в окна…. такой золотистый…. такой одинокий рассвет…

а ещё –

невозможность прощанья

и

невозможность прощенья.